Сергей Николаевич, городов и стран в Вашей жизни было немало, расскажите, где живет Ваше сердце, Ваша душа?
Командировки или поездки на отдых все-таки не в счет, они для настроения или для работы. А вот страна – это ощущение того, что тебя окружает. Для меня это Советский союз или историческая Россия. Даже Российскую Федерацию, я вам откровенно скажу, я воспринимаю как что-то ненастоящее. Если говорить еще более конкретно, то мне очень дорог город Тара в Омской области, потому что именно там я осознал себя гражданином, человеком, который что-то в этой жизни должен сделать. Я ведь родился в другом месте - в Семипалатинске, где родители в тот момент учились. И только потом мы вернулись на родину отца. Какой большой город Омск, я посмотрел, поступая в Омский госуниверситет. Для меня как для тарчанина это было потрясение. Москва больше Омска, конечно, но знакомство с ней получилось спокойным. Ощущение некого сибирского духа меня сопровождает всю жизнь.
У Вас сложился имидж патриота. Сегодня Россия слаба, так много вокруг жестокости, нищеты и коррупции, таланты не востребованы, как следствие их все меньше. Все больше говорят об "оскотинивании" нации, а за что Вы любите Россию?
Мне не очень нравится слово "имидж". Имидж – это что-то ненастоящее, искусственное. Есть люди, которые играют в патриотизм. Но я больше знаком с людьми, которые воспринимают жизнь через принципы любви к Отечеству. Для меня Родина – это, прежде всего, люди, которые исповедуют принципы доброты, сострадания и солидарности. Вот это ключевое. В 1991 году после разгрома союзных структур начались "охоты за ведьмами", я узнал, что в Омске началась сессия областного совета, где заслушивают и будут карать всех, кто хорошо выглядел и был радостен 19 августа, их подозревали в сочувствии ГКЧП. Я именно поэтому вылетел в Омск, отбросив все дела в Москве, потому что враг – бесы – проник в сердце, в Омскую область. Для меня это был самый большой удар. И выступление мое в сентябре 91-го года на сессии Омского областного Совета было (со всей ответственностью говорю) самым тяжелым в моей жизни. Даже тяжелее выступления против беловежских соглашений, когда я оказался один в Верховном Совете, хотя при голосовании меня поддержало еще пять человек. Особенно тяжело, когда ты вынужден идти наперекор всем, когда ты голосуешь в одиночестве или вас двое-трое. Но когда у тебя дома происходит нечто совершенно чудовищное, когда люди, которых ты воспринимал как единую семью, начинают просто прятать глаза, а несколько кликушествующих истериков начинают давить на весь коллектив, на всю массу нормальных людей, а нормальные люди отступают – это страшно. Поэтому когда я в нашем доме политпросвета поднимался на трибуну, я был на грани нервного срыва. Я благодарен тем, кто поддержал меня в тот момент. Мы консерваторы, мы взглядов не меняем, мы меняем, как правило, к лучшему нашу жизнь.
Но Вы согласны с мнением, что нация "оскотинивается"?
Я не согласен, но обеспокоен тем, что у огромной массы людей опускаются руки и чувство отчаянья проникает в сердце. Чувство усталости сменяется чувством безысходности – вот это опасно. Опасно, когда власть уходит в космос, отрываясь от жизни простого человека и не понимая, что происходит в обществе, а общество становится безразлично к этой власти. Вот это на самом деле создает угрозу для нашего народа, потому что мы беззащитны перед внешним воздействием. Да и внутри на грани раскола.
Вы, будучи студентом, написали письмо самому Леониду Брежневу со смелой инициативой – реабилитировать некоторых политических деятелей. Как вообще такая мысль могла прийти в голову студента в то время, и какова судьба этого письма?
Это сегодня говорят "смелый поступок", в то время сказали бы дурной. Это был 1977 год, я учился на первом курсе юридического факультета омского госуниверситета. Но еще класса с восьмого, живя в Таре, я встречался с людьми, которые сидели и которые сажали при Сталине, сравнивал их отзывы о том времени, читал литературу, документы, любил читать стенографические отчеты, особенно не переиздававшиеся. Я стал интересоваться эпохой, стал задавать вопросы. Почему у нас не говорят о том, кем на самом деле был Бухарин? Кто такие были Зиновьев, Каменев, Троцкий? Их ругают, а ведь даже сквозь ругань видны недомолвки, какие-то научные и литературные ужимки авторов, какие-то пляски вокруг да около, но не по существу. И у меня созрело желание задать вопросы людям, которые могут дать ответы. Может быть, это недостаток, но если у меня возникали вопросы, то я их задавал. Я всегда исходил и исхожу из такого принципа - если ты промолчал, значит, ты стал соучастником. Если ты хочешь быть соучастником того, что происходит, тогда можешь молчать. Не обязательно по-холуйски выстраиваться в очередь, можно промолчать, и ты тоже соучастник. И я, порой пересиливая себя, делаю шаг вперед и говорю, почему не согласен и почему хочу задать вопрос. И вот я написал письмо Брежневу, но не как генеральному секретарю ЦК КПСС, а как только что избранному председателю Президиума Верховного Совета СССР, где поставил вопрос о государственной реабилитации тех же Бухарина, Рыкова, Сокольникова и других бывших руководителей Советского Союза. Или, по крайней мере, о том, чтобы сказали правду – в чем они преступники, ведь они тоже создатели советского государства? Это было летом сразу после широкого обсуждения и принятия новой Конституции, осенью я получил ответ, но не в письменной форме. Наша семья жила в "Порт-Артуре", вдруг здесь появляется черная "Волга", выворачивает из-за угла (как мне потом рассказывали), останавливается возле нашего дома, оттуда вышла женщина серьезная, постучала в ворота, мама открывает. "Здесь живет Бабурин?". - "Да". Тут отец идет. Спрашивает: "Вы Бабурин?". - "Да". - "Проедемте". - "Куда?" - "В комитет партийного контроля обкома партии". К событиям 30-х годов мой отец был ближе, чем я, и хотя он еще тогда был ребенком, точно знал, что такое черные "воронки" и что такое "проедемте". Та начала его уговаривать, а он уперся: "Никогда! Не поеду я с вами". В это время мама увидела, что на бланке письма другие инициалы – мои. Я был в это время на занятиях. "Пусть он к нам завтра заедет к 11 часам". Так я впервые побывал в нашем здании обкома КПСС. Разговор был серьезный, он начался со слов: "Вот если бы Вы были коммунистом, мы бы с Вами разговаривали по-другому, но поскольку Вы комсомолец, мне поручено Вам объяснить". И дальше мне стали говорить о том, что все вопросы давно сняты, что персональное дело Бухарина с Рыковым было рассмотрено на февральско-мартовском пленуме 37-го года. Они были исключены из партии, что, дескать, здесь непонятного? Я робко говорю: "Так это же был 1937 год. Может, там что-то было неправильно. Может, с сегодняшней нашей колокольни по-другому надо это воспринимать? Кроме того, я не ставлю вопрос о партийной реабилитации, может быть, они не соответствовали партийным требованиям, нарушили партийную дисциплину, но совершали ли они уголовное преступление? Вот за что их все-таки расстреляли, а самое главное – почему вымарывают из истории? Давайте об их преступлениях напишем". После этого была произнесена фраза, которая для меня поставила точку в разговоре. Мой собеседник сказал: "Молодой человек, в партии есть вещи, которые нужно брать на веру и на них строить свои убеждения". Я сам себе задал вопрос: а чем тогда это отличается от религии? Почему только на веру, почему не проверяя? Дальнейшая часть разговора меня не интересовала совершенно, я понял, что к той правде, которую я ищу, идти еще долго.
А какие письма Вы еще писали власти – такие, что носили почти революционный характер и запомнились лично ВАМ?
Через много лет на приеме в американском посольстве в 1992 году ко мне подходит Стивен Коэн, профессор из США, говорит: "Я сейчас работаю в секретном архиве Политбюро и там нашел письмо 1977 года из Омска, которое подписано Бабуриным. Скажите…". - "Да. Это я, тот самый Бабурин". И он через какое-то время подарил мне ксерокопию этого письма, потому что он занимался Бухариным, и это письмо, очевидно, лежало в одной из папок, связанных с ним. Меня удивило то, что там были штампы разных отделов ЦК КПСС, но ни одной резолюции. А так на самом деле письмами я не очень увлекался. Хотя в том же 1992-м опубликовал вместе с тремя своими соратниками большую статью под названием "Агенты влияния", которая вызвала дикий скандал в Российской Федерации, но это было не письмо, а полупамфлет, полуразоблачение, полудемарш, если хотите.
У Вас много наград. Вы Заслуженный деятель науки РФ, Кавалер Ордена Дружбы, Кавалер Императорских орденов – Святой Анны и Святого Николая Чудотворца – второй степени, список можно продолжать. Какая награда для Вас важнее остальных, если так можно поставить вопрос, и вообще Вы придаете этому значение?
Я бы так не сказал, от сегодняшней Российской Федерации у меня только юбилейные! Наиболее значимы для меня медали, полученные за Афганистан, где я проходил срочную службу после окончания Омского университета в 1982-1983 годах, и, как ни парадоксально, Орден Святителя Николая Чудотворца первой степени, которым меня наградил в 2011 году Российский императорский дом за попытки спасения Советского Союза в 1991 году. Это сюрреализм, для меня это было потрясение, потому что доброго слова от властей дождаться, конечно, было невозможно ни при Ельцине, ни после – чтобы Российский императорский дом в год 20-летия гибели СССР меня фактически за это наградил. Вот это, действительно, было неожиданно.
Вы были деканом юридического факультета, правда, всего несколько месяцев. Сейчас Вы связаны с другим, уже московским вузом.
Я прошу прощения, не порывайте мою связь с Родиной! Я остаюсь профессором Омского государственного университета. Хотя по давнему заявлению все, что я там зарабатываю, работая с аспирантами или занимаясь какими-то периодическими лекциями, перечисляется в фонд развития университета. Это очень небольшие деньги, но... профессором я остаюсь!
Скажите, а реформа образования в части вузов Вас не пугает?
Слово "реформа" беспокоит уже давно, со времен перестройки. На мой взгляд, очень губительно то, что реформой в сфере образования занимаются люди, которые не знают образования и не имеют четкого понимания о том, чего они хотят. Целью не может быть стремление подстроиться под Болонскую систему или под то, как живут на Западе. Это не цель, это шизофрения!!! И в этом отношении сегодняшняя реформа в образовании, конечно, беспокоит, потому что я как ректор РГТЭУ имею четыре десятка вузов-партнеров за рубежом. Допустим, встречаюсь с ректором лондонского университета "Метрополитен", мы обсуждаем совместные программы, программы двойного диплома, но выясняется, что бакалавриат у нас должен быть четыре года, а у них - три. Я говорю: "Но, а как Вы? Все-таки Болонская система…". Он так на меня посмотрел и говорит: "Вы там на континенте что-то придумываете, но это Ваши проблемы. Мы менять не будем". И все. Я вел четыре года переговоры с черногорским университетом, мы регулярно обмениваемся студентами. Мы с трудом согласовали бакалавриаты и не смогли согласовать магистратуру, потому что магистратура в западном варианте год, у нас - два. У нас за эти два года человек должен освоить два десятка учебных дисциплин, у них студент из восьми дисциплин по своему выбору определяет три, изучает три дисциплины один семестр, а второй семестр пишет и защищает магистерскую работу. Можно ли это состыковать? Конечно, нет! Наши студенты были бы заинтересованы вместо двадцати дисциплин изучать три, но их студенты - нет. Только ненормальный будет менять три предмета на двадцать. И зачем ему российский диплом? Наше тупое стремление сломать то, что было в советскую эпоху и сделать что-то новое, губит сегодня систему образования. Это уже погубило начальное профессиональное, практически погубило среднее профессиональное. Сегодня доламывается высшая школа. Я вам это говорю не потому, что я опять недоволен, или Бабурин такой вредный. Но кто-то же должен говорить, что "король голый". Я не устаю и в ректорской среде возражать тому, что делается. Мне один из руководителей министерства недавно сказал: "Вы себя так ведете, Вы поддержали Смолина (Олега - депутат Государственной Думы, зампредседателя Комитета ГД по образованию и науке - Ред.) на съезде ректоров, а Вас же министр может уволить". Я говорю: "Министр меня может уволить как ректора, но он не может меня напугать". Я воспитан так, что репутация и честь для меня важнее, чем должность, которую мне в этот момент приходится занимать. Я что, не проживу что ли? Проживу. И переживу и этого министра. Так что на самом деле для нас сибиряков эти московские интриги и закулисные расклады, как и питерские, - вещь очень тяжелая. Но может быть, поэтому я сейчас ректор, а не Председатель Правительства.
Расскажите о своей семье. В Вашей жизни много разъездов…
Не надо!!! Все дети на меня похожи, все четыре моих мальчика (смеется). Я счастлив женой. Мы с Татьяной познакомились как комсомольские активисты Омского государственного университета. Она была секретарем комсомольского бюро физического факультета, я - юридического. Расписались сразу после окончания университета. И наши дети – это вехи нашей кочевой жизни. Старший родился в Ленинграде, тогда мы оба учились в аспирантуре. Второй наш сын родился, когда мы после аспирантуры вернулись в Омск. Не скрою, у меня есть основания гордиться, что я был первым выпускником омского юрфака, который не только был отправлен в аспирантуру, но и вернулся. Отправлен я был не первый, а потом стал первым, кто защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Согласитесь - распирает, становишься все шире и шире. А двое других сыновей родились, когда я работал в Москве как депутат, один в 1991-м, другой в 1998 году. Константин, Евгений, Ярослав, Владимир.
А о дочке никогда не мечтали? Кого, на Ваш взгляд, проще воспитывать?
Я был согласен на любой вариант. У меня никогда не было такой мании, как у мужчин бывает – нужен сын. Для меня самое главное было, чтобы все прошло хорошо, чтобы новорожденный или новорожденная и мама хорошо себя чувствовали. Жена, особенно после рождения первенца, хотела дочь. Когда мы уже четвертого ждали, она пошла к врачу, звонит оттуда и говорит: "Посмотрели – шансов на девочку нет". И начала говорить, что она думает обо мне, о моих предках и вообще о том, как нужно готовиться к рождению ребенка. Я говорю: "Я-то причем? Все решается на небесах". Или генетически или еще как-то, не знаю. Господь Бог решил, что будут мальчики. Может быть, потому что время было беспокойное и настрой был все-таки…
Воинственный?
Да. Не зря говорят, что перед войной или во время войны рождается больше мальчиков. А у людей физически крепко развитых и благодушных часто рождаются только девочки.
Какие у Вас есть увлечения? Охота, спорт, может, живопись? Вы же когда-то учились в художественной школе. Вам это в жизни пригодилось?
У меня было несколько тайн, которые журналисты не разведали в 90-е годы. Я с шестого класса прекратил рисование, потому что мне надоело делать все стенные газеты и еще что-то. Хотя закончил Тарскую художественную школу, и где-то у моей мамы хранятся некоторые рисунки и портреты. Кроме того, я же и в Таре в Доме пионеров, и в университете занимался в театре. Это был народный театр, но Вы представляете, как бы журналисты хорошо поизгалялись! Сейчас я уже могу спокойно об этом говорить, они время упустили. Это было мне важно и полезно с точки зрения выработки стиля речи. Сегодня я студентам и аспирантам говорю: читайте стихи, отрабатывайте язык, потому что если вашу лекцию никто не поймет, что Вы за преподаватель? Для любого политического деятеля ведь тоже важно, чтобы его услышали без искажений.
А как получилось, что некогда член КПСС в итоге стал оппозицией власти?
Вопросов много, и я не всегда знаю на них ответы. Это парадокс, что во все выборы главными моими противниками были руководители коммунистической партии. Допустим, 1989 год, выборы народных депутатов СССР. Обком партии специально на заседании бюро рассматривает, как не допустить моего избрания народным. И утопили-таки, бросив против меня в округ уважаемого тогда в городе председателя горисполкома Юрия Яковлевича Глебова, чтобы мы друг друга объяли и утонули, и прошел бы кто-то другой на окружном предвыборном собрании. То есть меня отсеяли на окружном собрании. В 90-м году точно так же. Обком КПСС выступает с тем, что Бабурина надо останавливать. В 1993 году я возвращаюсь из разгромленного Верховного Совета, против меня в округе выдвигают первого секретаря омского обкома КПРФ господина Кравца и говорят: снимите свою кандидатуру, первый секретарь обкома КПРФ будет баллотироваться по Вашему округу. Я говорю: "А почему я должен снять?". Против меня вот выдвинули Носовца (Сергея, омский журналист, политик - Ред.). Вот два депутата: один убежал к Ельцину, один остался в горящем Верховном Совете. Так вот пусть люди голосованием скажут, кто прав. Для меня было очень важно, что в той ситуации, отдав большинство голосов мне, омичи сказали: мы больше поддерживаем тех, кто был за перемены в другом варианте, но не за ельцинско-гайдаровские реформы. 1995 год, против меня с учетом опыта поражения Носовца Москва выдвигает полпреда президента в Омской области, господина Минжуренко. Но КПРФ вновь выдвигает уже секретаря ЦК Кравца против меня в округе. И опять я победил. Но я проиграл в 1999 году по многим причинам: и потому, что договорились КПРФ с ельцинской командой, и потому, что "Сибнефть" стала тем стержнем, который объединил моих недругов. Я поддерживал Лицкевича (Ивана, президента объединения АООТ "Омский нефтеперерабатывающий завод" с 1987 по 1995 годы - Ред.) в борьбе против создания той модели "Сибнефти", которую навязали Полежаев и Абрамович с Березовским. Мне еще повезло, я просто перестал быть депутатом. А Лицкевич утонул. И в этом отношении тот же Кравец не скрывал того, что он не жаждет победить, поскольку он и так пройдет по списку КПРФ. Главное – чтобы проиграл Бабурин. Расклад был заранее известен. Специально создали Веретено (Александра - в тот момент президента АТПП "Фирма"Оша" - Ред.), который раздавал в школы компьютерные классы. А если рядом находились другие школы, которые не входили в округ, по которому я баллотировался, ей ничего не доставалось. И только в этом округе было создано более 100 водочных магазинов, в каждом из которых работало всего три человека, но каждой этой тройке было сказано: если депутатом станет Бабурин – вы все уволены. Плюс ко всему ошибки были допущены и моим штабом, и лично мной с точки зрения тактики. А самое главное (я думаю, это тоже сказалось) – на тот момент я уже устал. 10 лет без перерыва биться головой о стену, выступая против власти. Тяжело быть все время в оппозиции, когда директора омских заводов, обращаясь ко мне с просьбой решить какой-нибудь вопрос, делают это только тайно. Не дай Бог в Омской области губернатор узнает, что Бабурин помог. Это психологически очень тяжело. И не случайно, когда мне сообщили, что я проиграл, у меня было чувство облегчения. Не огорчения, а облегчения. Я сказал: "Ну, что ж. Будем подводить итоги". У меня были аналитические данные, говорившие, что выиграть мне не удастся. Но уйти означало сбежать, а я в любой ситуации стараюсь идти до конца. И я до сих пор благодарен тем, кто, живя в той атмосфере лжи, проголосовал все-таки за меня.
В 1993 году Вы были в здании окруженного Белого дома. Вы можете поделиться старыми эмоциями - было ли страшно?
Нет, страшно не было. Даже когда при разгроме Верховного Совета меня поставили к стенке, получив по рации приказ Коржакова о моей ликвидации, и двое спецназовцев спорили за честь, кто из них расстреляет Бабурина, даже в этот момент не было страшно. Но, не буду скрывать, в тот момент я подумал о своих трех детях: род мой на мне не прервется, а я сделал, что мог. У меня было чувство выполненного долга. И их бесило то, что я стоял и улыбался. Вообще, многие события 93-го года для меня пока еще не до конца понятны. И определенные тайны унесли с собой на тот свет и бывший министр госбезопасности Баранников, и Ельцин, и Грачев. Некоторые тайны знают ныне живущие Хасбулатов и Руцкой, но не говорят. У меня есть свое видение ситуации. Это была, конечно, драма, когда во главе протеста оказались вчерашние соучастники Ельцина по развалу Советского Союза. Ведь формально и Руцкой, и Хасбулатов возглавили протест, чтобы прийти к власти. А многие наши единомышленники оказались с другой стороны. Почему жертв было меньше, чем было задумано? Ведь когда прокуратура допросила солдат, штурмовавших Верховный Совет, все дали показания (а это две тысячи человек), что они получили приказ стрелять на поражение по каждому, кто будет в здании Верховного Совета. Если бы они выполнили этот приказ, там было бы море крови. Они его не выполнили. И погибшие – это либо результат перестрелок и недоразумений, либо жертвы третьей силы. Вопрос по третьей силе не праздный. Кто стрелял в спину "Альфе"? Кто стрелял и в защитников, и в тех, кто штурмует? Однозначного ответа на сегодняшний день нет.
За жизнью омского региона, политическими событиями в нем Вы следите? Или для Вас это уже мелко, уже не очень интересно?
Омская область никогда не была и не будет для меня чужой. Это малая Родина. Если я последние годы не часто там появлялся, то чтобы не подставлять под удар областной власти своих друзей и знакомых. Было смешно, когда, например, на 400-летии города Тары на небольшом стадионе после окончания праздника все пошли на выход. Иду я с друзьями, и идет губернатор Полежаев, полпред президента по СФО Драчевский, и они видят меня. Полежаев тут же разворачивается и идет к какому-то срубу смотреть, как там пакля в этом срубе воткнута, а Драчевский идет ко мне обниматься. Надо было видеть, как раскололась свита: губернаторская двинулась осматривать сруб, а те, кто сопровождал полпреда, пошли здороваться со мной. Но я человек вежливый, поэтому окликнул: "Леонид Константинович, с праздником Вас!". После этого он не мог делать вид, что не заметил, и поздоровался. Мне было смешно, потому что омское землячество в Москве хотело бы взаимодействовать с областью и помогать. И ревность областного руководства в течение почти 20 лет постоянно уничтожала эту возможность. А ведь возможности-то у нас были большие. Я помню, когда во второй половине 90-х руководство "Норильского никеля" попросило моей помощи в размещении их объекта для строительства жилья. Они выделили миллиарды рублей на строительство жилья для северян, которых можно было бы переселить из Норильска, но не на юг, а в среднюю полосу. Конечно, я сказал: "Давайте в Омск". Представляете - деньги, объекты, почему нет? Я встретился с мэром Рощупкиным, он поддержал: "Мы найдем, где развернуть эти микрорайоны". Когда я об этом поставил вопрос губернатору, он сказал: "Что? Мне от вас ничего не надо". Я говорю: "Так не от меня". Ответ: "Обойдемся. Будем мы еще сюда принимать пенсионеров всяких". Мне пришлось переадресовать это в Орловскую область.
Почему у Вас были натянутые отношения с Леонидом Полежаевым?
Думаю, вначале Леонид Константинович был вынужден выступать против меня. С одной стороны, он был одним из тех, кого в сентябре 1991 года на той самой сессии областного Совета я защитил. Его и председателя Совета Леонтьева должны были снять за возможное сочувствие ГКЧП. С другой стороны, из Москвы требовали, чтобы он делал то, что ему скажут. А одним из требований было устранение меня из числа депутатов. Никого не интересовало, как у нас с ним строятся отношения в Омской области, но в том же 1993 году и Полежаев, и Шойхет дали слово Ельцину, что я не стану депутатом. Однако они оба занялись своими выборами в Совет Федерации, им было не до меня. В результате я смог победить. Когда Ельцину доложили о моем избрании, мэр города Омска Шойхет был снят со своего поста. Ведь это же прецедент! Глава города-миллионника впервые Указом Президента лишился должности. Ведь он допустил мое избрание. Полежаев не был наказан и стал членом Совета Федерации. Стал отлучать меня от эфира, и даже законное для депутата время я не мог получить. Таких неприятных мелочей всяких много было. В 1999 году, чтобы не повторять ошибки 1993 и 1995 годов, Полежаеву разрешили выборы губернатора отделить от выборов в Государственную Думу. Он избирался на несколько месяцев раньше, чтобы он спокойно мог заняться моим утоплением по округу. Согласитесь, серьезное внимание к моей персоне. И не только Кремля, потому что в 1999 году, когда я руководил движением и группой "Анти-НАТО" в Государственной Думе, мы остановили движение НАТО на восток, мы остановили ратификацию договора о границе с Литвой. Мелкий договор, казалось бы, но пока его нет, Литву не принимают в Евросоюз и НАТО, а не принимают Литву - не принимают и Латвию с Эстонией. Поэтому мое устранение из Госдумы, устранение моих заместителей по "Анти-НАТО" было сверхзадачей для Госдепартамента США. Они ее решили.
Как Вы восприняли смену власти в области - как нечто позитивное, или это особых эмоций у Вас не вызвало?
Перемены 2012 года были долгожданными. Знаете, я спокойно отношусь к Леониду Константиновичу, хотя бы потому, что он - энергичный руководитель. Но область, к сожалению, за период его руководства очень сильно отстала от соседних регионов. В этом отношении избрание (оговорка С.Н. Бабурина. На самом деле В.И. Назаров был назначен, а не избран губернатором Омской области - Ред.) нового губернатора вселяет надежды. Мне очень нравится, что Виктор Назаров не боится учиться. Он прислушивается к тем, кто работал раньше, он пытается произвести инвентаризацию того, что унаследовал. Не для того, чтобы сказать, как все было плохо, и бросить комок грязи в предшественника, а чтобы просто понимать, что он получил и за что нужно взяться вначале. Я очень рад, что, наконец, сдвинулось с мертвой точки сотрудничество омского землячества в Москве с регионом.
Вы в Москве возглавляете Омское землячество. Есть другое Омское землячество, где состоит экс-мэр Омска Валерий Рощупкин. Зачем несколько таких объединений?
В Москве Омское землячество создано в 1995 году, в том числе при участии тогдашнего мэра Валерия Рощупкина, который после ухода с поста мэра, вошел в правление. А несколько лет назад при поддержке губернатора Полежаева было создано под Москвой "землячество" межрегиональное омское, куда Валерий Павлович (Рощупкин - Ред.) перешел. Как, кстати, перешел и бывший наш исполнительный директор Игорь Моренко. Вопросов нет. Никем и ничем это не лимитировано, пусть расцветает в сто цветов.
А почему Валерий Рощупкин перешел в землячество Полежаева? Ведь в СМИ они едва ли не заклятыми врагами изображаются?
Пути Господни неисповедимы…
А вообще, много в Москве омских земляков? Особенно успешных, устроившихся хорошо в столице омичей?
Омичей очень много, притом разных поколений. От таких легендарных людей, как министр иностранных дел РСФСР, Чрезвычайный и полномочный посол СССР Алексей Родионов или, например, Маршал Советского Союза Дмитрий Язов, до молодежи, которая недавно закончила вузы в Омске и приехала сюда на работу. Здесь существует, правда, один нюанс. Есть омичи, которые с удовольствием вспоминают о своей малой Родине и приходят в землячество, чтобы общаться со своими земляками. Но есть и те, кто, особенно попав на высокий пост, предпочитают об Омской области не вспоминать. Таких, к счастью, немного, но они есть.
Вы председатель партии, которая выросла из одного из националистический движений…
Чур меня, чур! "Российский общенародный союз" - одна из старейших политический организаций России, мы создали его после запрета КПСС в 1993 году. Он объединил и бывших коммунистов, и бывших антикоммунистов, монархистов и республиканцев, православных и неправославных. Изначально он был державным объединением людей разных национальностей. Постепенно он стал более акцентировать позицию защиты русского народа, потому что именно он в лице и велирокороссов, и украинцев, и белорусов оказался расчлененным и наиболее обездоленным. И даже сейчас в Российской Федерации русские почему-то обречены все время оправдываться. В 2012 году накануне традиционного "Русского марша", который мы проводим с 2006 года, самые разные объединения мигрантов потребовали, чтобы его не разрешали проводить в черте города. Для меня это было оскорбительно. Как это так – уже запрещают проводить в городе демонстрацию, предусмотренную всеми законами. Почему? Скоро нам придется скрывать свою принадлежность к русским? Любой бурят вам скажет: если русских унизят и уничтожат как явление, всем другим народам России просто не выжить. Мы были представлены в четырех созывах Государственной Думы, в Верховном Совете (как только были созданы). Но с 2007 года "Народный союз" (как мы тогда назывались) в парламенте не присутствует, в 2011 мы уже не были политической партией, и восстановили этот статус только в 2012-м. Будущее покажет, но я убежден, что число наших сторонников огромно. Только политическими технологиями им морочили голову, подсовывая то ЛДПР, то еще какие-то квазипатриотические организации. Надеюсь, подошло время, когда все отшелушившееся должно уходить.
А Вам не страшно актуализировать национальный вопрос? Ведь это та тема, которая может работать не только на укрепление собственной гордости за принадлежность к нации, но и быть серьезным разъединяющим началом.
Мне страшно только когда что-то начинают утаивать. Если что-то табуируется и делается запретным, значит, закладывается бомба, которая рано или поздно взорвет общество. Русский вопрос, если его разрешать спокойно и отвечать на него без истерик, обеспечивает стабильное развитие нашей цивилизации. Мне довелось участвовать в урегулировании практически большинства межнациональных конфликтов на постсоветском пространстве: в пригородном районе Осетии, Чечне, Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье. На нашем недавнем съезде РОСа выступал представитель Ингушетии, ингуш по национальности, и он сказал: "Дайте нам русского Президента! До тех пор пока есть кланы, у нас не будет порядка". Может быть, это спорная или не до конца пока аргументированная точка зрения, но ему никто не диктовал эту речь. На самом деле только казачьи линии установили мир на Северном Кавказе, русское население, встав между враждующими племенами, остановило и сохранило их. Я убежден, что на сегодняшний день только историческое развитие России, собирание вместе Российской Федерации, Украины, Белоруссии, Казахстана в одну союзную державу может обеспечить нам лидерство и благополучную жизнь. Если этого не понимают в Кремле, это наша общая беда.
Каждый человек, особенно политический деятель, мечтает, чтобы о нем знали и помнили не только современники, но и потомки. Каким бы Вы хотели, чтобы запомнили Вас, и еще – главные Ваши достижения на поприще политики, на Ваш взгляд, уже сделаны, или еще только впереди?
Несколько лет назад у меня был долгий пятичасовой разговор с Александром Солженицыным. Из этого времени четыре с половиной часа говорил я. Встреча была по моей инициативе, и у меня не было вопросов к Александру Исаевичу, но я ему рассказывал, как жила страна без него. Я был обижен на то, что он из Америки поддержал расстрел Верховного Совета. Я высоко ценю его гражданскую позицию. Я просто объяснял то, что, на мой взгляд, великий литератор не до конца знал. Он записывал что-то, задавал мне вопросы, а потом спросил: "Сергей Николаевич, а Вы пишете воспоминания?". Я ответил: "Нет. Чтобы писать воспоминания, нужно уйти из политики". Он говорит: "На Вашей жизни можно пять романов написать. И Вы пишите, ведь все же забывается". Я из политики не ушел. Может, надо что-то записывать, чтобы не забыть. Мою карьеру заканчивали раза три. Летом 1991 года, когда я отказался от предложенного Ельциным компромисса о назначении Хасбулатова председателем Верховного Совета, а меня – первым замом (тогда я сказал, что не могу подвести людей, которые требуют от меня участия в выборах как кандидата), люди говорили: "Все, Бабурин свой шанс упустил, он кончился". Первый раз "надгробную плиту" попытались положить в 91-м году. В 1993-м после разгрома Верховного Совета некоторые мои земляки, которые пришли убеждать меня снять кандидатуру и не мешать баллотироваться первому секретарю омского обкома КПРФ, сказали: "Все, Вы уже сделали, что смогли, Ваше время истекло". Это был второй "похоронный" звон. Но все не по мне. В 1999 году, когда я проиграл и в 2000-м сложил мандат и начал вести политическую, но не парламентскую жизнь, вновь заговорили: "Эпоха Бабурина закончилась". И когда мы вернулись и создали в парламенте блок "Родина", у многих была такая реакция: "Опять что ли Феникс воскрес?". Сегодня неполитический этап для меня тоже завершается. Что будет завтра, поживем увидим. Но остаются обязательства, которые я брал перед гражданами, моими земляками, жителями Советского района. В 1990 году я сказал, что иду в депутаты, чтобы решить две задачи: сделать жизнь более безопасной и повысить благосостояние людей. Сегодня ситуация с социальным расслоением и многими другими вещами такая, что я эти задачи решить пока не смог. Раз не смог, то я буду работать до тех пор, пока они не будут решены.
