OmskZdes.ru

Интервью • 2 ноября 2012, 14:24

Сергей Сочивко

Беседовала: Татьяна Шкирина

 

О том, как разукрасить реальность и мрачные коридоры власти, о портретах на заказ и "заказухе" в критике, о времени, когда шашкой махать надо, а когда и морду бить, а также об усах, которые и в армии признавали национальной гордостью.

Сергей Сочивко • Член Союза художников России, доцент кафедры дизайна, рисунка и живописи Омского института сервиса

 

— Сергей Евгеньевич, давайте с Вами договоримся о терминах. Вы рисуете или пишите?

Пишу, а скорее даже сочиняю. Я писатель, рассказчик, живописец и рисовальщик одновременно. Хотя карандаша и бумагу вы в моей мастерской не найдете. Я не график, слишком скучно видеть мир в черно-белом цвете. Когда ребята составляли мой сайт, то предложили интересную "фишку": все картины на сайте появляются в черно-белом варианте, но стоит только подвести к ним курсор мыши, как все они оживают. В одном из своих интервью я сказал, что часто приходится работать с архивным материалом, а поскольку все работы идут в черно-белом варианте, процесс запуска цвета становится очень интересным. Это мое кредо. Я не являюсь классический живописцем в том понимании, которое существовало раньше. Также не пишу этюды с натуры, иногда достаточно просто выглянуть в окно - я вижу и запоминаю этот мир. Вы, наверное, и сами обратили внимание, какой прекрасный вид открывается из окон мастерской. Замечательная панорама нашего города, прекрасное небо - все это является для меня источником вдохновения. А как меняются цвета! Я оживляю тот старый черно-белый мир. Я и сказочник, и лубочник - все сразу.

— Есть ли что-то в слове "рисую", что вам не нравится? В этом больше дилетантского?

Нет, просто это не мой мир, не мир линий. Хотя в свое время я рисовал много театральных эскизов. Было время, когда я делал много дружеских шаржей. Но к ним тоже нужно серьезно подготовиться. Вначале делается заливка акварелью, потом используются тушь и перо. Я это делал и делаю с удовольствием. Пишу и сочиняю одновременно - работая, я нарушаю все правила.

— Вы пишите картины, на которых есть лица. А доверяли ли Вы кому-нибудь писать или рисовать свой портрет?

Не так давно мой коллега, друг и бывший студент Дмитрий Калинин написал мой портрет. Я там слишком стройный получился. Он меня, наверное, пожалел и решил немного приукрасить (улыбается).

— Это был единственный раз, или случались еще попытки? И вообще как Вы к этому относитесь? Картина пропускается через душу художника. Неужели, она Вас не покорила?

Почему же? Получился очень хороший портрет, написанный в хорошей живописной манере, все присутствует, есть живописные сходства. Просто там я получился немного стройный. Было лето, на мне была футболка, которая довольно сильно все обтягивала, поэтому мы решили, что руки нужно положить на живот, чтобы скрасить все недостатки. А вообще в моем творчестве присутствуют автопортреты. Если вы знакомы с моими работами, то во многих картинах можно найти меня. Я с легкой руки Георгия Петровича Кичигина лет 15 назад в некоторых картинах начал принимать себя. Он мне сказал: "Путь искусствоведы мучаются и думают, что бы это могло значить". Поэтому во многих картинах вы можете найти меня: то я где-нибудь в фесочке арбузы продаю, то где-нибудь с пышнотелой дамой гуляю по старому Омску. Есть автопортреты, на которых я изображен со своей некогда любимой собачкой по кличке Чуня.

— Скажите, а сколько картин Вы написали за всю жизнь? Ведете такие подсчеты?

Нет, Таня, я этим не занимаюсь. Есть глубоко организованные художники, у которых все просчитано и пронумеровано. Завидую этим людям. Например, есть Женя Дорохов, который собирает свои дипломы и помнит все выставки, в которых принимал участие. Я отношусь к этому достаточно пренебрежительно, на это просто нет времени, да и в какой-то мере я просто неорганизованный человек.

— Я знаю, что Вы служили в армии и даже там занимались искусством.

Я полгода работал в клубе художником, а потом мне надоело писать соцобязательства за весь полк на металлических листах маленькой кисточкой нитрокраской. Можно надышаться так, что и до токсикомании недалеко. И я попросил отправить меня на стартовый расчет, лучше я буду сбивать самолеты. Благо служил в войсках противовоздушной обороны, теперь это уже рассекреченный 200-й комплекс.

— Во время службы вы рисовали что-то для себя?

Поскольку я был заместителем командира взвода артиллерийской ремонтной мастерской, меня на старт не поставили. Сразу выдали мастерскую, где я занимался чеканкой, резьбой по дереву, изготовлением различных поделок, которые дарили полковникам, подполковникам - всем, кто приезжал проверять, как мы несем службу. А вообще я был начальником караула, поэтому помнил номер своего автомата лет до 45, а вот сейчас забыл.

— Сергей Евгеньевич, скажите, когда у художника больше вдохновения - в юности или в зрелости?

Писать хочется всегда, только по-разному. Со временем меняется отношение к своей работе, меняются симпатии. В юности ты хочешь работать до какого-то остервенения, а сути не понимаешь. Самое главное найти свой собственный мир и путь, по которому ты идешь. Я до сих пор открываю этот мир. До обеда учу студентов, а после этого прихожу в мастерскую и учусь сам. Этот процесс бесконечен, поэтому качество разное. То, что было в юности, это метод проб, ошибок и поисков самого себя. Надо же найти собственный мир красок и образов, в котором тебе очень уютно. Бывает ведь и плохо на душе, и радостно, а это все потом находит отражение в картинах. То есть процесс сочинительства от задумки до финала.

— На своих картинах Вы приукрашиваете реальность. Почему так происходит? Проза жизни вам менее интересна?

Для того, чтобы увидеть прозу жизни достаточно вечером включить телевизор. По-моему эта проза жизни уже всех достала. Не хочется скатываться до уровня какой-то пошлятины. Поэтому и ухожу в мир своей сказки. На этом этапе людям нужно успокоиться и поверить в себя, для того, чтобы жить дальше. Мы не такие уж Иваны, не помнящие родства. Стоит вернуться к своим корням, посмотреть на тот город и мир, в котором ты живешь, немного другими глазами. Человеку на душе теплее становится, он раскрывается, начинает улыбаться и больше не станет смотреть на страшные цифры стоимости ЖКХ.

— Что Вас больше всего вдохновляет?

Все. То место, в котором я живу. Я живу сегодняшним днем, а состояние природы и грозовое небо могу перенести на 120 лет назад. Небеса ведь над Омском гуляли такие же. Иртыш хоть и был более полноводным, но цвет реки остался тем же. И заасфальтированные улицы были просто пыльными, грязными и очень хорошо унавоженными большим количеством конных повозок, которые ездили по городу. А я, как тот волшебник из сказки, сгребаю этот асфальт и по пыльным улицам в своих сапогах гуляю. А потом пришел домой, почистил сапоги и вернулся в мир реальности.

— Как Вы чувствуете, Ваше творчество понимают, разделяют множество людей?

Да, много таких. Есть и те, кто мое творчество на дух не переносит, но это нормально. Есть, кто конкретно гадит в мой адрес. Раз существуют враги, значит, что мы что-то из себя представляем. Как говорил Никита Сергеевич Михалков, если на тебя лают собаки, то ты по-прежнему крепко сидишь в седле.

— А критика Вас задевает?

Критики как таковой на сегодняшний день, что самое обидное, и нет. Просто есть определенный заказ, кому пропеть "аллилуйя". А вот настоящей критики того, что происходит в нашей жизни, того, куда мы катимся и к чему придем, - нет. Ну а финиш шабаша моих любимых постмодернистов, думаю, мы видим. Двадцать пять лет назад, когда только открылись шлюзы и это все полезло со всех щелей, я кричал: "Караул, это не мой путь, не мой мир!". Я русский художник и не стесняюсь этого. Мой мир - мир лубка, фантазии, карнавала, уважение опыта предков, семья. Откуда мы родом? Неужели я забуду песни, которые пели мои дядюшки и тетушки, те сказки, что рассказывали мне бабушка и дедушка? Разве я должен отказываться от такого мира? А мы про все забыли, не знаем ни одной песни, никто не умеет играть на гармошке. Нам "трын-дын-трын-дрын" споет товарищ Кадышева, да? Когда она в кокошниках что-то мурлыкала, это было забавно, но она же сейчас строит из себя великую эстрадную певицу, а это уже китч. Все эти Басковы, пучеглазые Киркоровы просто достали со своими исповедями. Еще туда Борю Моисеева нужно присоседить. Нет больше в нашей стране никаких других проблем, кроме как обсуждать этих пучеглазых геев: как они там плачутся, как им плохо. А ты спой хорошее что-нибудь, как Муслим Магомаев пел во времена моей молодости. Думаю, до сих пор, услышав его песни, мурашки у всех пойдут по спине. Вот ведь голос был! И не надо было поющих стрингов рядом, чтобы привлечь публику, так ведь?

— Вы упомянули в разговоре свою семью, а каково это - жить с художником? Какой у Вас дом, и есть ли в нем место творческому беспорядку?

Очень тяжело жить с такой личностью, как я, признаюсь сразу (улыбается). Если на публике мы себя еще как-то сдерживаем, то дома бываю даже где-то и жесток. Я ведь живой человек, так же испытываю чувство усталости, огорчений. Но дома должно быть хорошо, должен чувствоваться уют, должно вкусно пахнуть - покушать мы все любим. И это у нас есть. Художник здесь добытчик, обеспечивает всем. Дом - это святое, то место, куда человек приходит со своими переживаниями. В мастерской он созидает, а здесь может протянуть ноги у телевизора и посмотреть по кабельному "Мир планеты" или что-то в подобном роде.

— Говорят, что художник должен быть голодным. Что Вы видите в этой шутливой фразе, согласны с ней или нет?

Только одно вижу: творческий человек должен быть голодным до состояния труда и творчества как такового. Если ты голоден в прямом смысле, то ты не профессионал. То, что ты мажешь, никому не нужно, вот и все, господа! Или же в 28 лет исписаться и работать официантом, как один наш коллега, подающий надежды, звезданутый художник. Он работает официантом, значит, все сказал. Поэкспериментировал и бросил. Я отношусь к своей профессии очень серьезно, потому что есть школа, которую не имею права предать, - Пензенское художественное училище, академическая школа. Ей 118 лет, она стоит на российской земле. Мне очень приятно включать канал "Культура" и видеть там знакомые морды ребят, с которыми учился. На днях было открытие выставки скульптуры (а в Пензенском училище я начинал именно со скульптуры) в Москве, смотрю - Витька Коренев. А театральные художники? Ольга Веревкина (заслуженным художник РФ, главный художник театра кукол "Арлекин", лауреата Национальной театральной премии "Золотая маска" - прим. ред.) - моя одногруппница, с которой вместе я учился в Пензе. Она была миловидненькая блондиночка, впрочем, она и сейчас красивая, статная и умная женщина. Так ее муж Саша Веревкин тогда прогундел все уши, что Омск - самый чудесный город, где самые чудесные девушки, самые красивые улицы и самое вкусное пиво. Он очень огорчался, когда мы с ним спорили. Вот и свершилось: она приехала сюда, а через год и я сюда перебрался. И не каюсь в этом (улыбается).

— А не хотелось вернуться?

Знаете, Пенза - очень хороший, уютный городок. Там хорошо жить, получая пенсию и имея приусадебный огородик где-нибудь. Но поскольку город маленький, там нет шевеления бизнеса. Художнику там существовать сложно. Они все живут за счет того, что возят в Москву свои картины и там реализуют их.

— В интервью Вы часто говорили, что работаете не ради денег. Есть ли у Вас такие картины, которые никак не продаются, мимо которых люди просто проходят мимо. К таким своим полотнам Вы теряете интерес?

Нет. Я ее просто отставляю на какое-то время. Дело в том, что большинство моих работ очень трудоемки, продавать их, извините, за какую-то копеечку вовсе не хочется. В них вложен труд нескольких месяцев: одно я пишу, второе задумываю, третье заканчиваю, четвертое начинаю - это бесконечный конвейер. Очень хочется писать заказы. Почему? Художник испокон веков жил от социального заказа, а на сегодняшний день его как такового, к сожалению, в государстве нашем нет. Считают, что художнику кушать не надо, кушать должны только хоккеисты, приехавшие к нам из Финляндии, благополучно бегающие за Омскую область, кушать должны московские стилисты и пучеглазые певцы, которых я очень "люблю". А вот все остальные подождут, на интерес поработают. При этом не надо платить за мастерскую, покупать красочки. Вы зайдите и посмотрите стоимость холста, материалов. Ужас! Одно могу сказать: отток из нашей профессии будет стремительный, останутся единицы. Это не то, что было в 90-е, когда художники пачками плодились. Я всегда своим покупателям говорю: "Вы приобретаете произведение, а оно живет на века, оно останется вашим прапраправнукам. Ничего не случится, если Вы только сами его физически не уничтожите". Поэтому здесь и цены другие. Любой автомобиль морально устареет, любой интерьер, любая элитная авторская одежда тоже изнашивается, а это - вечные ценности.

— Правда ли, что чем дороже картина, тем она лучше?

Нет, это не так. Обыкновенный этюдик может сказать столько о состоянии цвета и природы, что милей его не будет. Я знаю много людей, которые коллекционируют именно простые прекрасно написанные этюды. А в Омске есть такие мастера. Прекрасно работают Геймран Баймуханов, Володя Бичевой был шикарным художником, Амангельды Шакенов красивые этюды пишет. У них есть проникновенные вещи, потому что контакт с природой существует. А я немножко другого плана художник. Я сочиняю этот мир, потому ко мне так и надо относиться. Я не иду в природу - там слишком много конкурентов. Выбрал свой особый путь, по которому иду. Кому-то это нравится, кому-то нет, но всегда говорил и буду говорить: первый критерий оценки работы - то, как на твои произведению реагируют дети. Они люди незамутненные, понимают все душой и сердцем. И не получили искусствоведческое образование (улыбается).

— И как реагируют?

Очень хорошо! Улыбаются, смеются, любят рассматривать картины, высматривать какие-то детальки. Оно так и есть - за всем этим стоит не просто написанная картинка, а мое отношение к тому миру, в котором мы живем. Ведь он наполнен действием, в нем находимся мы с вами. Это то, к чему я призываю, во имя чего работаю. Мы не будем каких-то глобальных проблем решать, каждый понемногу создаст свою ячеечку, в которой будет световая гармония и гармония в жизни. Законы композиции, красоты вечны в любом деле: в человеческих отношениях, музыке, живописи, театре, даже в тех грязных тротуарах, по которым мы ходим, во всех этих загаженных скверах. Может, я, конечно, не понимаю чего-то, хотя я уже достиг того возраста, когда волну гнать смысла нет. Это то, с чем я живу, и не меняюсь согласно воле какой-то партии.

— Вы говорили, что в вашей мастерской не найти карандаша. Тем не менее, я вычитала, что ваш первый рисунок – "Ледовое побоище" - был сделан в пятом классе именно карандашом. Какова судьба этого рисунка, Вы его сохранили?

Знаете, папа у меня был немножко простой человек, он такие вещи не хранит. Я сейчас, конечно, жалею, потому что, папашечка выбросил в овраг мои юношеские работы, которые я будучи студентом оставил в родном доме, а также огромное количество антикварных вещей, которые я собирал (бутылочки, скляночки, подсвечники) и оставил в сарае, уйдя в армию. Не сохранились они, к сожалению. Затем я очень много лепил, лепил из оконной замазки. Детство проходило в средней полосе, там очень интересная местность - столько отвалов и развалов, выходы глины, из которой я тоже лепил.

— Так почему вы не стали скульптором?

По той же причине, по которой не стал графиком. Это не мое. Мир феерии, цвета, сказок больше расширяет диапазон. Хотя люблю и уважаю скульптуру, графику, преклоняюсь перед ней. Люблю и уважаю театральное искусство и то, чем занимается Ольга (Веревкина – прим. ред.). Я с удовольствием наблюдаю за этим и радуюсь тому, что так удачно сложилась судьба. А все почему? Потому что мы находимся в городе Омске. Мы - варяги, сюда приехавшие. Отсюда есть какое-то определенное непонимание, ощущение, что я немножко чужой в этом городе, потому что я, по большому счету, не выпускник школы худграфа.

— Это важно?

Ну, для кого-то это важно. А вообще, какая разница, кто что окончил? Самое главное – кто кем стал. Мне до сих пор очень забавно: вот, господа местные художники, вы родились в этом городе, неужели вы ходили по этим улицам и вам было неинтересно, что было с этим городом 100-150 лет назад? Тут такие же казаки были, только они носили немножко другую форму, а состояние души одно. Я считаю, что Омск - граница степи, огромные просторы, чем-то напоминающие Кубань. Только на горизонте горы кавказские не светятся, а вместо Кубани Иртыш протекает. На Кубани берега покруче и климат помягче, виноград цветет в садах и огородах, а у нас дикие яблочки.

— Какой судьбы вы желаете своим картинам? Вам важно, в какие руки вы их отдаете, и отслеживаете ли их дальнейшую судьбу?

Ну а как же! Это наши дети. Они будут продолжать жить. В этом преимущество нашей профессии. Музыканту не дали сыграть концерт - и не состоялось, актеру не дали сыграть роль – не состоялось, а художник волен написать картину и поставить ее. Я иногда говорю: где-нибудь курятник будут закрывать этой картиной, а потом мокрой тряпочкой грязь сотрут и скажут, какая хорошая вещь, а какой художник был! Это я так шучу. Но на самом деле мои работы уже живут своей собственной жизнью, во многих офисах, домах состоятельных омских граждан. Они ими гордятся. Но в омских музеях нет моих картин, там есть все, но моих картин нет.

— Почему?

Это не у меня надо спрашивать, а у тех, кто работает в музеях, у искусствоведов. Мне самому это забавно сейчас. Мы подходим сейчас к трехсотлетию Омска, и как мы будем на это смотреть? Я не являюсь лауреатом губернаторских премий, даже не рассматривался вопрос об этом. Я никогда не был победителем конкурса ко Дню города. Не моя тема. Людям в комиссии я в открытую говорю, что им не доверяю, а они вот так вот потихонечку со мной счеты сводят. Ну и флаг им в руки. Я есть, уже бесполезно меня не замечать.

— Есть надежды, что сейчас ситуация изменится?

Вы знаете, я как работал, так и буду работать. Просто чем дальше в лес, тем больше я уверен в своей собственной правоте. Сегодня я убеждаюсь, что не зря это говорил о том, о чем орал 20 лет назад: что меня перебить бесполезно, меня бесполезно переучивать, я такой, какой есть, и ценить не надо мои человеческие качества. Я с кем-то дружу, с кем-то общаюсь, а художник – это немножко другая стезя. Человек может быть сложный, конфликтный, но по делам его ведь надо судить.

— Вы сказали, что в музеях ваши картины не выставляют…

Нет, я выставлялся в музее, и после этого я даже дарил им свои картины. Но после того, что сейчас, например, происходит в музее Врубеля, я на порог туда не вступлю. Там серой пахнет, понимаете? Я это в открытую говорю. Создан Музей искусства города, вы найдете там кого угодно, но Сочивко там нет.

— Ваши коллекции есть в частных коллекциях состоятельных людей, готовых заплатить миллионы за свой портрет. А где и как можно обычному жителю приобрести картину?

Давайте будем реалистами, миллиона в Омске ни один художник не стоит. Это в «Авангарде» такие зарплаты и у шоуменов. Николай Басков, когда приезжает в Омск и поет под фанеру, миллионы получает. А омские художники никогда не получают таких денег. Удивительная ситуация. Пройдут вот эти двухтысячные годы, и что останется от нашей эпохи в музеях? Сходите и посмотрите, что хранится в музее искусства Омска, если моль еще не все почикала. Очень однообразная коллекция подобрана. Где эти подающие надежды великие художники, работы которых там хранятся пачками? Они что-нибудь доказали в этом мире? Нет! Значит, я прав.

— И все-таки, где ваши картины можно купить?

Мелочи я предлагаю в Союзе художников, это дело сейчас там обсуждается. Еще раз повторю: я с радостью делаю на заказ картины.

— А бывали заказы, от которых вы отказывались?

Были. Я не пишу парадных портретов, это не мой мир. Бывает такое, я много переписал и генералов, но в непосредственной дружеской обстановке. У нас есть мастера парадных портретов, которые это сделают прекрасно. Давай что-нибудь с юмором, если у человека с юмором все в порядке. Типа портрета-шаржа. Где человек грибы собирает или где он на охоте. Но это, повторю, если человек, конечно, с юмором дружит. А без юмора мне неинтересно.

— А если Вам пообещают много денег?

Ну, тогда, наверно, напишу, благо школа позволяет. Но это все равно немножко не мой мир. Просто жизнь меняется, и когда в нашей стране будет больше личностей, на которые можно будет обратить внимание, может быть, этой цветовой чехарды, которую я пишу, перейду к конкретно взятому человеку. Я этого не исключаю, я еще не такой пожилой художник, у меня все еще впереди. Может быть, займусь и портретом, но и здесь нужно свои струны держать. В век цифровых технологий не нужно добиваться портретного сходства, нужно закладывать какую-то изюминку. Пока идет через шарж и стилизацию.

— Сколько у Вас времени уходит на то, чтобы нарисовать картину?

По-разному. Если вещь заказная и надо ее сделать к какому-то сроку, тогда я мобилизуюсь, могу и допоздна задержаться. Но минимум – это неделя. Пока делаешь подкладку цветовую, определяешь главные цветовые пятна, потом начинаешь работать над деталями, слушаешь музыку, пишешь и получаешь от этого удовольствие.

— Что слушаете?

Хорошую музыку. Все зависит от настроения, я же человек сложный. Могу и классику послушать, и рэп – лишь бы хорошо было. Есть мелодии, ритмы - воспоминания юности, периода полового созревания, когда тебя тянуло к противоположному полу. Это же оставляет неизгладимый след в жизни мужчины! Вспомнил, усики закрутил: "Эх, были времена!". Потом уже наступает время взросления, это те же симпатии, как к творчеству того или иного художника. Взрослеешь сам – что-то в жизни меняется. Хотя уважение всегда остается в глубине души, но открываешь для себя новые горизонты, пополняешь копилку новыми знаниями.

— Я знаю, что российская политика Вас не очень вдохновляет, но Ваше творчество вдохновляет политиков: в правительстве Омской области висят Ваши картины, в здании министерств проходят выставки. Как так получилось?

Помимо веселых грибных-ягодных вещей, где люди любят поулыбаться, я делаю исторические вещи, посвященные нашему городу, истории сибирского казачьего войска, истории города – места, в котором мы живем. Это оживляет, и многие люди говорят, что увидев эти картины в скучных коридорах, настроение повышается.

— Вам для этих скучных коридоров власти, которую Вы не любите, не жаль своих картин?

Нет. Это же определенная визитная карточка, показывающая, что на омской земле живут такие жизнерадостные люди, как я.

— А в Ваших картинах бывает политический подтекст?

Нет. Политика слишком скоротечна, а я не журналист. Я работаю на то время. 20 лет пролетят, никто и не вспомнит, кто и когда кукурузу сажал, кто читал "Малую землю". Так и эпоху Чубайса забудут очень быстро. Мы все равно будем жить в другой стране, я в этом не сомневаюсь.

— В другой – это в какой?

Где перед законом ответственны все, где будут выборы, дебаты, где кандидаты на пост Президента будут выходить и задвигать своих оппонентов, найдут силы ответить Жирику, заткнуть Зюганова, ответить Миронову. А то, что это такое – милый и хороший, догадайся сам. Вот этого я не понимаю. Почему-то в Америке два взрослых человека обращаются к нации и ведут себе дебаты. Должен же я знать, за кого голосую. А когда нам ничего не обещают, так чего вы хотите от этой власти? Вы получаете то, что получили.

— Вы считаете, что в Америке здоровая ситуация?

По крайней мере, там от того, кто станет президентом, жизнь в стране не изменится. Потому что там есть закон, выстраданный столетиями, а мы пока, к сожалению, живем в стране, где с приходом нового политического деятеля опять что-то переписывать начнут. Это же ненормально! Это мой взгляд творческого человека. Экспериментировать надо в творчестве – музыке, живописи, графике, на сцене театра, но не с народом. Он этого не заслужил. Весь двадцатый век над народом экспериментируют – то в колхоз, то из колхоза на вольные хлеба и в состоянии ошалелости.

— Но Вы верите в лучшее?

Конечно. Иначе бы я не жил и не работал. А бежать мне некуда – я русский человек, и это моя страна, моя родина, ее создавали мои предки. Я действительно так думаю, это не то, что я хочу показаться добрым, пушистым и хорошим. Нельзя так относиться, нельзя издеваться над нашей советской геральдикой – это намек на ордена и медали, которые получали мои деды, воевавшие с 1941-го по 45-й год. Они спасли цивилизацию и мир на этой планете. И сейчас какой-то шалопай московский привез и показал… За такое издевательство морду бить надо. Это святыня, не трогайте. Придумайте что-нибудь новое. Вот это то, что, я думаю, прощать не надо.

— Вы казак и в начале 90-х были одним из основателей Союза казаков Сибири. Нрав у вас горячий?

Горячий: голову оторву и потом пожалею. Это нормальное состояние души. В шашечном бою пленных не было, потом было уважение к раненым, к своим соперникам, врагам.

— Шашкой хорошо умеете махать?

Можно, если надо ткнуть кого-нибудь (улыбается). Вон она висит. Дед говорил: без нужды не вынимай.

— Омская казачья жизнь Вас сейчас интересует?

В этом я всегда старался держаться культурных традиций как таковых. Когда в стране рушится армия, какое место могло себе отвести казачество? На Кубани есть культурный казачий центр, его возглавляет Виктор Гаврилович Захарченко. Это бренд не только Кубани, но и всей России. Под ним подвязаны и конноспортивные школы, и воскресные школы. Это воспитание детей, а не то, чтобы сидеть атаману рядом с каким-нибудь политиком и ждать, когда тебе крошки перепадут с этого стола. Вот почему я и отошел от этих товарищей. Их штук 40 генералов по Омску ходит, они в свободное от работы время из консервных банок вырезают себе генеральские звезды, пришивают их на мундир. Многих спросить – они в армии не служили. Какой ты казак, если в армии не служил? Ты не имеешь права быть выборным. Их просто поставили на политику, это все очень неприятно и отбивает желание что-либо делать. Есть фанат своего дела Игорь Чумаков, у него есть ансамбль "Ермак", который в 90-е годы объезжал дедушек и бабушек по станицам, собирал песни сибирских казаков, издал сборник. К нему ходят казаки, репетируют, поют и несут свою маленькую пропаганду и светоч казачьей культуры в массы. А какая может быть воинская служба, если все прервано, если профессионалы нашей стране не нужны?

— Когда Геннадий Привалов стал единственным кандидатом на должность атамана Сибирского казачьего войска, говорят, его выдвижение вызвало в казачьем сообществе искреннее недоумение. Это так?

Я сейчас вдали от этого. Генерал – не генерал, полковник или кто другой будет атаманом – мне это совершенно по барабану. Их все равно постараются поставить на службу. Только возникнет вопрос – а кто службу-то нести будет? Нет списочного состава в таком объеме, который нужен нашем государству. Компактное проживание казаков есть на Кубани, на Дону. Чисто коренных сибирских казаков сохранилось единицы, в основном в Омске живет пришлый народ – кто откуда.

— Не вызывает вдохновения…

Ну, многие живы-здоровы, я сохраняю хорошее общение со своими товарищами, общаемся, но в политсоветах уже не заседаем, на Крещение или на Пасху рядом с губернатором свечку не держим. С кадетами понятно, они через год закончат, новую толпу пригонят в собор, а вы туда пожизненно ходить будете. Тяжелая ноша, да? Вот она – имитация национальной политики в действии: подержать свечку сзади властей в соборе, три каких-нибудь толстопузика, один из них в шинели, третий в тулупе, четвертый в камуфляжной форме. По форме разнобой, но если нет государственной службы, то снимите погоны. Есть государственная служба – значит, должна быть выстроена система отношений и прочее.

— Про ваши усы, наверное, спрашивают все кому не лень. Я тоже не могу удержаться. Скажите, Вы так же щепетильно к ним относитесь как герой Агаты Кристи Эркюль Пуаро?

Усы есть усы. Эркюль Пуаро – это немножко их другой сферы, это западноевропейская культура, а я русский человек. У нас без усов нельзя было. Казак без усов – это босорылый, как говорила моя бабушка, с бабьим лицом ходит. С возрастом казак отпускал себе бороду, а когда уходил на первый срок службы, усики должны были быть обязательно, это всегда был предмет особой гордости. Например, на старых фотографиях не найдешь ни одного казака без усов.

— Сейчас не возникало желания расстаться с ними, что-то поменять? Тем более, что сейчас моды как таковой нет, а мужчина без усов выглядит моложе.

Ну и прекрасно. Я же не Боря Моисеев, чтобы выглядеть моложе. Я и такой сойду (улыбается). Нельзя без усов. Мужчина я или кто? Я не старовер, но без усов нельзя. Я даже в армии в советские времена их не брил. До меня даже докапывался командир полка, кричал: "Товарищ сержант, сбрейте усы!". Я отвечал: имею право. "По уставу гарнизонной службы не положено". Говорю: там есть ссылочка – можно носить усы, если они являются национальной гордостью. "А ты у нас кто?" - "Я – казак!". Нельзя брить усы, они тогда будут мягкими и пушистыми, а если их постоянно подстригать, они будут, как у кота Васьки, топорщиться в разные стороны. 

 

Постоянный адрес страницы: https://omskzdes.ru/interviews/22521.html